Вот и обещанная первая часть. В квадратных скобках мои комментарии. Если кто-то подскажет, как тут абзац выделять, буду премного благодарна.Приятного прочтения!
Аннотация и Глава I
Аннотация и Глава I
Многое было написано об Оскаре Уайльде, и, несомненно, ещё больше будет написано в будущем, однако, на первом месте всегда должны быть воспоминания лорда Альфреда Дугласа, главного актёра этой драмы, знавшего личность Уайльда лучше кого бы то ни было.
Это последняя книга, написанная лордом Альфредом. Именно в неё он вложил своё последнее слово на тему, над которой он размышлял долгие годы. На эти страницы он под конец жизни излил свои окончательные умозаключения. Он шаг за шагом проходит все этапы карьеры Уайльда от дней триумфа до конца трагической жизни. Его версия событий, дополнение к предыдущим работам на эту тему, может быть рассмотрена как изложение его окончательного мнения.
Это последняя книга, написанная лордом Альфредом. Именно в неё он вложил своё последнее слово на тему, над которой он размышлял долгие годы. На эти страницы он под конец жизни излил свои окончательные умозаключения. Он шаг за шагом проходит все этапы карьеры Уайльда от дней триумфа до конца трагической жизни. Его версия событий, дополнение к предыдущим работам на эту тему, может быть рассмотрена как изложение его окончательного мнения.
Глава I
Я затратил немало времени и душевных сил в борьбе с мыслями об этой книге. С самого начала передо мной стояла болезненная дилемма. С одной стороны я искренне желал избежать защиты пороков Оскара Уайльда, с другой – я молил об освобождении от чрезмерного морализма, который бы крайне нелестно звучал из моих губ и из-под моего пера. Мой друг – и он на самом деле показал себя моим настоящим другом – мистер Бернард Шоу написал мне не так давно, когда я сообщил ему, что собираюсь писать эту книгу. Он умолял меня “получить от этого максимум очищающего удовольствия”. Мистер Шоу мог бы и сам получить удовольствие от написания книги об Оскаре Уайльде. На деле он с моего неохотно данного позволения написал предисловие к жалкому переизданию последней нелепой книги Френка Хэрриса “Оскар Уайльд: его жизнь и признания”. Мистер Шоу никогда не любил Уайльда, и хотя он и самый добросердечный человек, о котором я часто слышал, что большую часть своего времени он посвящает деяниям, подобным деяниям Святого Христофора, переносящего обездоленных детей через опасный брод глубокой реки, он остаётся, в конечном счёте, слегка нечеловечным в его отношении к жизни, когда он берётся за перо.
В результате “удовольствие”, которое он привнёс в трагедию Оскара Уайльда, немало подпорчено бессердечием к жизни как самого бедного Оскара, так и его преданного защитника, почитателя и друга, Роберта Шерарда [Друг Уайльда и автор его первой биографии].
Тот факт, что мистер Шоу в великолепном предисловии к неуклюжей хэррисовской мешанине лжи и искаженных фактов расстарался изо всех сил дать мне огромный ‘толчок’ (с литературной точки зрения) к защите моей личности в наивысшей степени правдивым и абсолютно благородным способом, не может помешать мне увидеть предвзятое отношение к Уайльду. Что ещё можно сказать мистеру Шоу, человеку с трансцендентными литературными достижениями, который называет пьесу “Как важно быть серьёзным” “механическим фарсом”? По моему мнению, “Как важно быть серьёзным” находится практически на том же уровне, что и самые лучшие английские комедии, к которым я отношу три прекрасных шекспировских произведения: “Двенадцатая ночь”, “Много шума из ничего” и “Как вам это понравится” (сюда же можно добавить “Человек и сверхчеловек” [пьеса Бернарда Шоу]). Эта пьеса куда лучше тех, что написал Шеридан, который в свою очередь превосходит, скажем, Генри Артура Джонса.
Не то, чтобы в назывании “Как важно быть серьёзным” механическим фарсом есть что-то бессердечное. Это заявление ничуть не вредоноснее подобных ‘атак’ мистера Шоу на Шекспира, которого он презирает и чьи тексты он “знает наизусть”. И которого он, сознательно или нет, никогда не перестанет чтить уважением в глубине своего сердца.
Нет, бессердечие, о котором я говорю, заключается в видении комедии или фарса в отвратительной трагедии ужасной жизни Оскара Уайльда.
Вот что говорит мистер Шоу: “Не будем слушать о трагедии Оскара Уайльда, Оскар не был трагиком. Он был превосходным комедиантом своего времени, для которого несчастья, позор, заключение в тюрьму были явлениями чуждыми и болезненными. Веселье его души было неуязвимо: оно просвечивает самые тёмные страницы “Тюремной исповеди” так же ярко, как и его самые забавные эпиграммы. Даже на смертном одре он не находил жалости к себе, смеялся до последнего вздоха и следовал моде с той же точностью, что и в свои самые лучшие времена. Чего нельзя сказать о его молодом последователе, чья судьба была отравлена и разрушена их привязанностью. Эта трагедия – это его трагедия, а не Оскара”.
Но почему, мой дорогой Святой Христофор, моя трагедия, которую я не отрицаю, должна исключать или затмевать трагедию Оскара Уайльда, которая по сути намного масштабней? Отрывок, который я процитировал из предисловия мистера Шоу к книге Хэрриса, является примером того, что я называю бессердечием по отношению к Уайльду. В этом предисловии есть и другие примеры. Ещё я обязан признать, что, выбирая между мистером Шоу, который не любит Уайльда, и мистером Шерардом, который его обожает, я не могу полностью согласиться ни с одной из сторон. Если мистер Шоу нечестен по отношению к Уайльду, то Шерард наоборот – более чем честен, что он делает, конечно же, совершенно неосознанно.
Шерард в своей “Жизни” и других книгах об Уайльде утверждает, что то, что он называет “жестоким и дьявольским душевным расстройством” Уайльда (именно так он называет его гомосексуальные действия), было результатом приступов эпилептического синдрома. Он воображает, что Уайльд совершал действия, в которых его обвинили, в периодических приступах умопомешательства, спровоцированных сифилисом, и что после совершения этих действий он находился в бессознательном состоянии. Всё это, конечно же, нонсенс, если так можно сказать, не нанеся обиды мистеру Шерарду, которого я уважаю и чью дружбу я ценю. Мнение Шоу на этот счёт настолько очевидно соответствует истине, что мне трудно поверить, что мистер Шерард до сих пор не признал неопровержимость его доводов. Шоу говорит: “Я не верю, что он (Уайльд) когда либо снисходил до отрицания, за исключением тех случаев, когда были необходимы юридические фикции. Как и большинство деятелей культуры, страдающих подобным, он не только не стыдился своих нетрадиционных сексуальных инстинктов, но и гордился ими и ассоциацией себя с другими громкими именами. Но он никогда не навязывал это тем своим друзьям, кому это было неприятно”. Вот это, конечно же, простая истина. Неудачные объяснения и извинения Шерарда за поведение Уайльда привели бы самого Уайльда в ярость, что и происходит сейчас с его друзьями, знающими правду о нём. Факт в том, что мистер Шерард в этом отношении был и остаётся (за что ему моё уважение) непорочен в такой степени, которую можно описать французским словом formidable [огромный, чудовищный].
Я сам знаю обо всём этом не меньше других, и тот факт, что я изменил свои взгляды на эту тему около сорока лет назад и веду прямо противоположный образ жизни, не затмевает мои знания и память об истинных событиях и атмосфере, окружавшей их. Уайльд никогда даже в малейшей степени ни стыдился своей гомосексуальности. Наоборот, он упивался ею, приписывая те же предпочтения Шекспиру (абсолютно неверно, по моему мнению) и даже Платону, однако, хоть тот и был греческим учёным, он должен был знать, что философ был совершенно против подобного.
Моя позиция в этом коротком очерке о карьере Уайльда основана на моей любви к нему, той, что была раньше и есть сейчас (после периода, когда я отвернулся от него). Любви, наполненной восхитительным определением дружбы, которое дал ученик, когда его в школе попросили объяснить, кто же такой друг: “Друг – это тот, кто знает о тебе всё и продолжает тебя любить”. Я знаю об Оскаре всё и продолжаю любить его. Моя любовь даже пережила чувство обиды и негодования, которое я испытал к нему, когда через двенадцать лет после его смерти я обнаружил, что он “атаковал” меня в неопубликованной части его письма ко мне, написанного в тюрьме, которое позже Роберт Росс сфабриковал в книгу под названием “Тюремная исповедь”.
Прояснив вышеизложенным объяснением моё отношение к гомосексуальности Уайльда, я надеюсь, что смогу продолжать писать о нём довольно объективно, лишь с небольшими отсылками ко мне самому и тем недовольствам, которые могли бы быть касательно того, что мистер Шоу справедливо называет моей трагедией, в соответствии с достоверным повествованием о тех событиях, которые слагают его [Уайльда] историю. Я надеюсь, что я имею право сказать то, что должно быть сказано о пороках Уайльда без необходимости приукрашивания моими ремарками с обычными повторениями подтверждения традиционности моих взглядов в этом вопросе. Как христианин и католик я, как и следовало бы, неизбежно и в высшей степени осуждаю гомосексуальность. С другой стороны, как философ я могу признать, что преувеличенный страх перед этим явлением, преобладавший во времена Уайльда и моей юности, был главным образом лицемерным и возведённым в квадрат личными жизнями большинства тех людей, кто наиболее громко порицал это. В любом случае, лицемерие и фарисейство, являясь грехами души, намного хуже грехов плоти. Рискуя быть призванным к ответу (что уже было недавно со мной), добродушно и вежливо, как говорится в католической литературе за “граничащие с еретическими убеждениями” вопросы об универсальности нравственных законов, я продолжаю считать и говорить, что отношение к Уайльду английского судьи, английских газет и английского общества в целом было жестоким и нечестным и неверующая страна, и она не в состоянии ругать неистовство порицания поступков неверующих. Это ересь? Я очень в этом сомневаюсь. В аморальном действии всегда есть нечто аморальное и неправильное, совершено ли оно христианской или языческой страной. Но, тем не менее, людям, живущим в стеклянных домах, стоит воздержаться от бросания камней, и тем, кто сокрушается о своих собственных недостатках, стоит умерить их благочестивые порывы в преувеличении недостатков других.
Я недавно перечитывал книги мистера Шерарда об Оскаре Уайльде. Я знаю, и это знание приносит мне глубокое удовлетворение, что мистер Шерард кардинально изменил свои взгляды в вопросе о том, какую роль я сыграл в этой драме. Он составил неправильное мнение обо мне, однако, сейчас, своей последней книге, он описал меня как самого привлекательного и благородного amende [с французским я не дружна, поэтому не совсем поняла, что имелось в виду, мой словарь выдаёт "штраф"]. Но мне самому интересно, сейчас, после всего того, что случилось, и когда его прежнее восхищение Робертом Россом перешло в отвращение, понимает ли он, насколько сильно он был не прав, защищая Уайльда так, как это делал он прежде. Чтобы защитить Уайльда, необходимо понимать, как сам Уайльд относился к выдвинутым против него обвинениям и каковы были, говоря в общем и целом, неоспоримые факты.
Сам Уайльд никогда не отрицал ничего, за исключением тех случаев, на которые указал мистер Шоу, “когда в суде были необходимы юридические фикции”. Ничто не раздражало его (даже более, приводило в ярость) сильнее, чем, когда при встрече или в письмо кто-нибудь уверял его в своих глубоких убеждениях о его “невиновности”. Представьте себе чувства любого человека, который совершил что-то, чем он гордится и даже считает своим достижением, когда сочувствующий ему человек или почитатель говорит, что “ничто в мире не сможет убедить меня, что вы виновны в подобных деяниях. И если бы я всё же смог убедить себя, что вы, возможно, могли бы совершить подобное, я сделал бы это лишь с убеждением, что это было совершено из-за приступа эпилептического синдрома или вследствие повреждения мозга из-за ужасного заболевания”. Это в точности то, о чём говорил мистер Шерард.
Защищая Уайльда, каждый должен в первую очередь понимать и признавать, что он был совершенно виновным в том, в чём его обвинили, и что он продолжал делать это без малейших угрызений совести, пока его не остановила последняя болезнь. Будучи принятым в лоно Католической церкви на смертном одре (впрочем, как и любой христианин, католик или нет), он должен был осознать и принять греховность своих прежних деяний. Я в этом ни на миг не сомневаюсь. В его раскаяние я верю даже больше, чем в раскаявшегося разбойника, почитаемого Католической церковью как Святого Дисмаса и принявшего полное прощение от самого Христа. Раскаяние Уайльда было результатом многих дней и часов смертельной агонии. Оно было удивительным, но не более, чем тысячи других раскаяний у смертного одра. Ни один верующий христианин не смог бы оправдать неверие. Мистер Томас Белл, личный секретарь Френка Хэрриса, в то время, когда Уайльд умер, написал книгу, затрагивающую много интересных и полезных тем, в особенности полезных для меня, т.к. она подтверждает, что Хэррис обманным путём выманил у меня две тысячи фунтов, о чём я писал в своей “Биографии”. Мистер Белл сейчас проживает в Калифорнии, а его книга до сих пор не нашла издателя. Я читал её, потому что он прислал мне напечатанную копию. В этой книге мистер Белл откровенно заявляет, что Уайльд не принимал католичество перед смертью. Этому есть лишь одно объяснение: мистер Белл, согласно его словам, не обладал информацией из первых рук и ошибся, и, будучи агностиком или атеистом, позволил себе данное заявление, которое любой (не беспокоящийся о приличиях) человек бы мог назвать ложью. Есть масса подтверждений раскаяния Уайльда. Помимо прочих книг они описаны в моей “Биографии” и последней изданной книге “Без извинений” и были недавно подтверждены Его Преосвященством Аббатом сэром Девидом Хантером Блейером в его книге “В викторианские дни”, изданной не так давно.
Именно эта уверенность, что Уайльд умер католиком, и позволила мне взять на себя задачу написания этой книги.
В результате “удовольствие”, которое он привнёс в трагедию Оскара Уайльда, немало подпорчено бессердечием к жизни как самого бедного Оскара, так и его преданного защитника, почитателя и друга, Роберта Шерарда [Друг Уайльда и автор его первой биографии].
Тот факт, что мистер Шоу в великолепном предисловии к неуклюжей хэррисовской мешанине лжи и искаженных фактов расстарался изо всех сил дать мне огромный ‘толчок’ (с литературной точки зрения) к защите моей личности в наивысшей степени правдивым и абсолютно благородным способом, не может помешать мне увидеть предвзятое отношение к Уайльду. Что ещё можно сказать мистеру Шоу, человеку с трансцендентными литературными достижениями, который называет пьесу “Как важно быть серьёзным” “механическим фарсом”? По моему мнению, “Как важно быть серьёзным” находится практически на том же уровне, что и самые лучшие английские комедии, к которым я отношу три прекрасных шекспировских произведения: “Двенадцатая ночь”, “Много шума из ничего” и “Как вам это понравится” (сюда же можно добавить “Человек и сверхчеловек” [пьеса Бернарда Шоу]). Эта пьеса куда лучше тех, что написал Шеридан, который в свою очередь превосходит, скажем, Генри Артура Джонса.
Не то, чтобы в назывании “Как важно быть серьёзным” механическим фарсом есть что-то бессердечное. Это заявление ничуть не вредоноснее подобных ‘атак’ мистера Шоу на Шекспира, которого он презирает и чьи тексты он “знает наизусть”. И которого он, сознательно или нет, никогда не перестанет чтить уважением в глубине своего сердца.
Нет, бессердечие, о котором я говорю, заключается в видении комедии или фарса в отвратительной трагедии ужасной жизни Оскара Уайльда.
Вот что говорит мистер Шоу: “Не будем слушать о трагедии Оскара Уайльда, Оскар не был трагиком. Он был превосходным комедиантом своего времени, для которого несчастья, позор, заключение в тюрьму были явлениями чуждыми и болезненными. Веселье его души было неуязвимо: оно просвечивает самые тёмные страницы “Тюремной исповеди” так же ярко, как и его самые забавные эпиграммы. Даже на смертном одре он не находил жалости к себе, смеялся до последнего вздоха и следовал моде с той же точностью, что и в свои самые лучшие времена. Чего нельзя сказать о его молодом последователе, чья судьба была отравлена и разрушена их привязанностью. Эта трагедия – это его трагедия, а не Оскара”.
Но почему, мой дорогой Святой Христофор, моя трагедия, которую я не отрицаю, должна исключать или затмевать трагедию Оскара Уайльда, которая по сути намного масштабней? Отрывок, который я процитировал из предисловия мистера Шоу к книге Хэрриса, является примером того, что я называю бессердечием по отношению к Уайльду. В этом предисловии есть и другие примеры. Ещё я обязан признать, что, выбирая между мистером Шоу, который не любит Уайльда, и мистером Шерардом, который его обожает, я не могу полностью согласиться ни с одной из сторон. Если мистер Шоу нечестен по отношению к Уайльду, то Шерард наоборот – более чем честен, что он делает, конечно же, совершенно неосознанно.
Шерард в своей “Жизни” и других книгах об Уайльде утверждает, что то, что он называет “жестоким и дьявольским душевным расстройством” Уайльда (именно так он называет его гомосексуальные действия), было результатом приступов эпилептического синдрома. Он воображает, что Уайльд совершал действия, в которых его обвинили, в периодических приступах умопомешательства, спровоцированных сифилисом, и что после совершения этих действий он находился в бессознательном состоянии. Всё это, конечно же, нонсенс, если так можно сказать, не нанеся обиды мистеру Шерарду, которого я уважаю и чью дружбу я ценю. Мнение Шоу на этот счёт настолько очевидно соответствует истине, что мне трудно поверить, что мистер Шерард до сих пор не признал неопровержимость его доводов. Шоу говорит: “Я не верю, что он (Уайльд) когда либо снисходил до отрицания, за исключением тех случаев, когда были необходимы юридические фикции. Как и большинство деятелей культуры, страдающих подобным, он не только не стыдился своих нетрадиционных сексуальных инстинктов, но и гордился ими и ассоциацией себя с другими громкими именами. Но он никогда не навязывал это тем своим друзьям, кому это было неприятно”. Вот это, конечно же, простая истина. Неудачные объяснения и извинения Шерарда за поведение Уайльда привели бы самого Уайльда в ярость, что и происходит сейчас с его друзьями, знающими правду о нём. Факт в том, что мистер Шерард в этом отношении был и остаётся (за что ему моё уважение) непорочен в такой степени, которую можно описать французским словом formidable [огромный, чудовищный].
Я сам знаю обо всём этом не меньше других, и тот факт, что я изменил свои взгляды на эту тему около сорока лет назад и веду прямо противоположный образ жизни, не затмевает мои знания и память об истинных событиях и атмосфере, окружавшей их. Уайльд никогда даже в малейшей степени ни стыдился своей гомосексуальности. Наоборот, он упивался ею, приписывая те же предпочтения Шекспиру (абсолютно неверно, по моему мнению) и даже Платону, однако, хоть тот и был греческим учёным, он должен был знать, что философ был совершенно против подобного.
Моя позиция в этом коротком очерке о карьере Уайльда основана на моей любви к нему, той, что была раньше и есть сейчас (после периода, когда я отвернулся от него). Любви, наполненной восхитительным определением дружбы, которое дал ученик, когда его в школе попросили объяснить, кто же такой друг: “Друг – это тот, кто знает о тебе всё и продолжает тебя любить”. Я знаю об Оскаре всё и продолжаю любить его. Моя любовь даже пережила чувство обиды и негодования, которое я испытал к нему, когда через двенадцать лет после его смерти я обнаружил, что он “атаковал” меня в неопубликованной части его письма ко мне, написанного в тюрьме, которое позже Роберт Росс сфабриковал в книгу под названием “Тюремная исповедь”.
Прояснив вышеизложенным объяснением моё отношение к гомосексуальности Уайльда, я надеюсь, что смогу продолжать писать о нём довольно объективно, лишь с небольшими отсылками ко мне самому и тем недовольствам, которые могли бы быть касательно того, что мистер Шоу справедливо называет моей трагедией, в соответствии с достоверным повествованием о тех событиях, которые слагают его [Уайльда] историю. Я надеюсь, что я имею право сказать то, что должно быть сказано о пороках Уайльда без необходимости приукрашивания моими ремарками с обычными повторениями подтверждения традиционности моих взглядов в этом вопросе. Как христианин и католик я, как и следовало бы, неизбежно и в высшей степени осуждаю гомосексуальность. С другой стороны, как философ я могу признать, что преувеличенный страх перед этим явлением, преобладавший во времена Уайльда и моей юности, был главным образом лицемерным и возведённым в квадрат личными жизнями большинства тех людей, кто наиболее громко порицал это. В любом случае, лицемерие и фарисейство, являясь грехами души, намного хуже грехов плоти. Рискуя быть призванным к ответу (что уже было недавно со мной), добродушно и вежливо, как говорится в католической литературе за “граничащие с еретическими убеждениями” вопросы об универсальности нравственных законов, я продолжаю считать и говорить, что отношение к Уайльду английского судьи, английских газет и английского общества в целом было жестоким и нечестным и неверующая страна, и она не в состоянии ругать неистовство порицания поступков неверующих. Это ересь? Я очень в этом сомневаюсь. В аморальном действии всегда есть нечто аморальное и неправильное, совершено ли оно христианской или языческой страной. Но, тем не менее, людям, живущим в стеклянных домах, стоит воздержаться от бросания камней, и тем, кто сокрушается о своих собственных недостатках, стоит умерить их благочестивые порывы в преувеличении недостатков других.
Я недавно перечитывал книги мистера Шерарда об Оскаре Уайльде. Я знаю, и это знание приносит мне глубокое удовлетворение, что мистер Шерард кардинально изменил свои взгляды в вопросе о том, какую роль я сыграл в этой драме. Он составил неправильное мнение обо мне, однако, сейчас, своей последней книге, он описал меня как самого привлекательного и благородного amende [с французским я не дружна, поэтому не совсем поняла, что имелось в виду, мой словарь выдаёт "штраф"]. Но мне самому интересно, сейчас, после всего того, что случилось, и когда его прежнее восхищение Робертом Россом перешло в отвращение, понимает ли он, насколько сильно он был не прав, защищая Уайльда так, как это делал он прежде. Чтобы защитить Уайльда, необходимо понимать, как сам Уайльд относился к выдвинутым против него обвинениям и каковы были, говоря в общем и целом, неоспоримые факты.
Сам Уайльд никогда не отрицал ничего, за исключением тех случаев, на которые указал мистер Шоу, “когда в суде были необходимы юридические фикции”. Ничто не раздражало его (даже более, приводило в ярость) сильнее, чем, когда при встрече или в письмо кто-нибудь уверял его в своих глубоких убеждениях о его “невиновности”. Представьте себе чувства любого человека, который совершил что-то, чем он гордится и даже считает своим достижением, когда сочувствующий ему человек или почитатель говорит, что “ничто в мире не сможет убедить меня, что вы виновны в подобных деяниях. И если бы я всё же смог убедить себя, что вы, возможно, могли бы совершить подобное, я сделал бы это лишь с убеждением, что это было совершено из-за приступа эпилептического синдрома или вследствие повреждения мозга из-за ужасного заболевания”. Это в точности то, о чём говорил мистер Шерард.
Защищая Уайльда, каждый должен в первую очередь понимать и признавать, что он был совершенно виновным в том, в чём его обвинили, и что он продолжал делать это без малейших угрызений совести, пока его не остановила последняя болезнь. Будучи принятым в лоно Католической церкви на смертном одре (впрочем, как и любой христианин, католик или нет), он должен был осознать и принять греховность своих прежних деяний. Я в этом ни на миг не сомневаюсь. В его раскаяние я верю даже больше, чем в раскаявшегося разбойника, почитаемого Католической церковью как Святого Дисмаса и принявшего полное прощение от самого Христа. Раскаяние Уайльда было результатом многих дней и часов смертельной агонии. Оно было удивительным, но не более, чем тысячи других раскаяний у смертного одра. Ни один верующий христианин не смог бы оправдать неверие. Мистер Томас Белл, личный секретарь Френка Хэрриса, в то время, когда Уайльд умер, написал книгу, затрагивающую много интересных и полезных тем, в особенности полезных для меня, т.к. она подтверждает, что Хэррис обманным путём выманил у меня две тысячи фунтов, о чём я писал в своей “Биографии”. Мистер Белл сейчас проживает в Калифорнии, а его книга до сих пор не нашла издателя. Я читал её, потому что он прислал мне напечатанную копию. В этой книге мистер Белл откровенно заявляет, что Уайльд не принимал католичество перед смертью. Этому есть лишь одно объяснение: мистер Белл, согласно его словам, не обладал информацией из первых рук и ошибся, и, будучи агностиком или атеистом, позволил себе данное заявление, которое любой (не беспокоящийся о приличиях) человек бы мог назвать ложью. Есть масса подтверждений раскаяния Уайльда. Помимо прочих книг они описаны в моей “Биографии” и последней изданной книге “Без извинений” и были недавно подтверждены Его Преосвященством Аббатом сэром Девидом Хантером Блейером в его книге “В викторианские дни”, изданной не так давно.
Именно эта уверенность, что Уайльд умер католиком, и позволила мне взять на себя задачу написания этой книги.
-
-
14.08.2016 в 19:19-
-
14.08.2016 в 19:39-
-
14.08.2016 в 21:22-
-
14.08.2016 в 21:24-
-
15.08.2016 в 00:56-
-
16.08.2016 в 20:00-
-
17.08.2016 в 23:45