Автор: Luchenza
Бета: cripple
Размер: мини, 1437 слов
Персонажи: Оскар Уайльд, Роберт Росс, Мор Эйди
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Заключение помогло ему прозреть.
Посвящение: sige_vic как автору перевода-пересказа книги о Робби Россе) Как бы я ещё смогла узнать о Робби подробнее)
Примечание: было написано на WTFC-2014 для команды Sodom.
читать дальше
Ноябрь, 1895 г.
«Кто разговаривает? А ну тихо!» − кричал надсмотрщик и смотрел коршуном, вытянув толстую шею. Его крик эхом отражался от голых стен и растворялся в квадрате серого неба. Морось, смешанная со снегом, сыпалась из туч, забиваясь под воротник грубой куртки. Арестанты кружили по двору, руки за спиной, нога в ногу, не отставать! Они тоже были похожи на больших птиц.
Уайльд вместе со всеми поспешно склонял голову, и только когда надсмотрщик отворачивался, смотрел вверх. Он мысленно повторял стихи, но каждое «если» Киплинга неумолимо возвращало его к письму Констанс: «если ты не будешь видеться с ним, если ты…» Поэтому Уайльд вспоминал шекспировские сонеты.
Когда его снова заперли в камере, он потряс головой и смахнул руками капли с волос, только после этого садясь на тонкий матрас. Вокруг – тишина. Невесть как залетевшая сюда сонная муха исследовала стол и чистый лист на нём – письмо, которого нет; муха летала вокруг, садилась на штанину, противно потирала лапками. Её жужжание и хруст вгрызавшихся в подмёрзшую землю лопат были единственными звуками в привычной безмолвной тишине. Муха ползла по краю чернильницы, и Уайльд подошёл к столу, окуная палец в чернила и созерцая тёмное пятно, абсолютную черноту − почти такую же, что и под ногтями рук, загрубевших от щипания пакли. Как удобно было бы, закрыв уши, рот и глаза, прятаться в поэзии и цитатах прозаиков. Открыть библию, Августина, Пейтера – что угодно – и отпустить воображение, так преданно служившее в годы, когда самой большой из проблем были препирательства с издателями. Сфинкс, молчаливый и прекрасный, свидетель всех былых триумфов, не будь свидетелем последнего позора.
Дверь открылась. Уайльд молча, без единого вопроса пошёл за тюремщиком, смотря в его затылок. «Не думай о головной боли», – приказывал себе, однако против воли думал. Боль отвлекала от проблем; от неё тоже хотелось отвлечься, но было уже нечем. Одни серые стены сменились другими, Уайльд беспомощно оглянулся и грузно сел на стул напротив клерка, который премерзко потирал руки – большой, чёрный, смотрящий сквозь огромные стёкла очков.
− Банкротство, − внушительно и скорбно произнёс клерк, будто сообщая о смерти.
У Уайльда на языке вертелся вопрос, но он не мог выговорить это похоронное слово и ритмично кивал. Клерк что-то говорил, хмурился, спрашивал, морщил куцые брови над слезящимися глазами, совал в руки документы, но ответа добиться не мог и, кажется, сдался.
− Флёр-де-лис, – сказал он ненароком, − принц Флёр-де-лис передаёт вам привет.
Уайльд не сразу понял. Он наклонился вперёд и переспросил, чернильное пятно на пальце испачкало стол, и клерк брезгливо посмотрел на него.
− Принц Флёр-де-лис, – повторил он, комично расширив глаза. – Этот джентльмен сейчас за границей.
И Уайльд закрыл глаза руками, смеясь. Он хохотал, всхлипывая от неудержимого истеричного смеха, склонился над столом, и его плечи вздрагивали. Флёр-де-лис, Флёр-де-лис! Желай Дуглас сделать ему больно, он не смог бы выдумать насмешку лучше. Воистину глупость – ужаснейший из пороков. О, пагубное невежество эгоистов! Возможно, Бози видел себя героем своей смехотворной баллады, эдаким юным принцем – и как красив его жест, как хорошо смотрелся бы он в поэме, обрамлённый рифмой и несколькими катренами изысканных страданий. Посыпать голову пеплом, стоя на главной городской площади, гораздо проще и благообразнее, чем обивать пороги, униженно прося помочь другу. Свой долг по отношению к человеку, обелившему тебя перед судом, солнце Капри легко помогло забыть в издательстве газеты – вместе с чужими письмами, полными романтических признаний. Стоил ли Бози их? Никогда.
Клерк достал платок, пытаясь невозмутимо высморкаться. Уайльд сцепил руки в замок и глубоко вздохнул, выпрямляясь на стуле.
− Я дам вам показания, - сказал он. – Что вы хотите знать?
Его лицо со впалыми щеками не выражало никаких эмоций.
Когда клерк, безымянный и безликий, собирал заполненные бумаги, Уайльд приблизил к нему лицо:
− Очень вас прошу, − начал он серьёзно, − вернуть тому джентльмену привет обратно с моими соболезнованиями. Я потерял своё состояние и семью, но ещё могу надеяться, что однажды сумею вернуть любовь своих близких, которая сейчас для меня важнее всей моей уникальной библиотеки. Он же потерял мою дружбу навсегда, и пусть каждый фунт стерлингов, сэкономленный его семьёй на моём банкротстве, напоминает ему об этом.
Он встал, осунувшийся и печальный, замешкавшись на секунду, подписал бумаги и пошёл к тяжёлой двери, охраняемой надзирателем.
Ошибкой было считать, что Бози Дуглас лучше своего отца.
Сентябрь, 1895 г.
Робби медленно сложил полученное письмо вчетверо, тщательно разглаживая сгибы. Спасибо, мистер (боже, как его фамилия?) Чедвик, ваше предложение очень интересно, но, увы, оно совершенно не вовремя; с наилучшими пожеланиями, Р. Росс. Если бы не приходилось постоянно переписываться с кредиторами Оскара, Робби бы запретил открывать почтальону дверь. Лимерики! Сочинять что-то в такое время, когда думаешь, не придётся ли отмечать новый день траурной лентой на рукаве – немыслимо. Скорый суд маячил жирно обведённой на календаре датой, и стопка писем с одинаково повторяющимися «Уайльд», «кредиторы» и «прошу вас» лежала на столе бесполезной грудой бумаги.
Больше помощи ждать было неоткуда.
Робби сел и помассировал виски испачканными в чернилах пальцами. Второпях пришлось написать ещё несколько писем, и, быть может… Оставшийся долг совсем невелик. Куинсберри, этот мерзавец, не добьётся своего.
Ложась спать и вставая на рассвете после бессонных ночей, пытаясь выдержать бессмысленные и не приносящие ничего нового дни, Робби запустил себя настолько, что в утро перед судом с трудом узнал себя в зеркале. Когда парикмахер тщательно выбривал его щёки, Робби думал о том, каким увидит Оскара, и страшился этого момента. Возможно, несмотря ни на что удастся выхлопотать для него хотя бы уменьшение срока. Мор предложил подать петицию, но нет уверенности, что её кто-нибудь подпишет. Мор, в отличие от Робби, был иногда слишком оптимистом, и потому Робби старался бывать с ним чаще в последнее время, чтобы совсем не впасть в отчаяние. Пришлось признаться себе, что смерть Минни* окончательно выбила его из колеи.
Они с Мором столкнулись почти у дверей здания суда и обменялись сдержанными кивками.
− Плохо выглядишь, − бросил ему Мор, который сам выглядел немногим лучше. Войдя, они оказались в довольно узком, плохо освещённом коридоре, наполненном людьми. Многие переговаривались между собой; окинув взглядом толпу, Робби практически не увидел знакомых лиц. Репортёры поминутно смотрели на часы – ожидание немного затягивалось. Мор не говорил ничего, за что Робби был ему благодарен – на него накатила лёгкая тошнота.
− Привезли! – вдруг крикнул кто-то и тут же пропал среди подавшихся вперёд журналистов и любопытствующих. Вошли полицейские, оттеснявшие толпу от прохода, но Робби смотрел не на них – в сопровождении двух конвойных в дверях появился Уайльд. Он шёл, склонив голову, сильно похудевший и измождённый. На короткое мгновение он поднял глаза и встретился ими со взглядом Робби, невольно шагнувшего вперёд вопреки указаниям полицейских. Толпа зашумела, раздались оскорбительные выкрики и гиканье, и на лице Уайльда появилось выражение испуганного удивления. Что-то по-детски беззащитное было в этом выражении, и Робби, не давая себе опомниться, всё ещё удерживая на себе взгляд Уайльда, почтительно снял шляпу.
Выкрики стихли, и Уайльд, беззвучно прошептав слова благодарности, почти в полной тишине миновал коридор, исчезнув в зале суда. Робби обессилено замер, и только ладонь Мора на его плече вывела его из этого состояния.
− Выйдем пока, − обронил он, кивнув в сторону дверей, и они, сопровождаемые перешёптываниями, пересекли коридор, очутившись на свежем воздухе. Робби вдыхал запах сентябрьского Лондона, отчаянно желая закурить и чувствуя на себе взгляд поминутно вздыхавшего Мора, будто хотевшего что-то сказать, но не решавшегося.
− Говори как есть, − произнёс Робби, провожая взглядом выходившего из здания полицейского. Мор хмыкнул и придержал дверь, подталкивая Робби к ней.
− Будь я на месте Оскара, я бы посвятил тебе произведение, − заметил он, и Робби, всё ещё нахмуренный, ответил слабым подобием улыбки, снова проходя вслед за ним в коридор.
Второе слушание назначили на ноябрь.
Ноябрь, 1895 г.
Оказавшись в камере после утомительного короткого путешествия в зал суда, Уайльд, совсем выбившийся из сил, так и не смог притронуться к листу бумаги, чтобы завершить письмо Констанс – единственному человеку, которому ему было разрешено сейчас писать. На бумагу просились совсем другие горькие слова, совсем другие мысли, и адресат их тоже был иным. Приходилось утешать себя мыслью, что однажды Дуглас, достойный самых безжалостных слов в свой адрес, получит причитающееся. По прихоти жестокой судьбы лучшие люди редко оказываются рядом, чтобы помочь опомниться и освободить от той жизни, которая вела бы к нравственному дну и к полному истощению литературных талантов. Ещё один год с Дугласом мог бы привести к безумию более тяжкому, чем то, которым грозило пребывание в тюрьме.
Робби не совершил невозможное, но он сделал всё, что мог. У Уайльда не выходил из памяти тот прекрасный жест, и каждую ночь, закрывая глаза, утомлённые светом газового рожка, он переживал этот момент снова, ибо он единственный приносил сейчас утешение.
В голове Уайльда зрел замысел письма-исповеди.
Он должен рассказать всю правду.
Сон не шёл, и Уайльд, завернувшись в одеяло, стоял у крохотного окошка под потолком камеры, подслеповато всматриваясь в грязные разводы на стекле и представляя, что может разглядеть за ними звёзды.
____
*Минни – жена Джека, брата Робби.